Конспект лекции "Женщина-поэт XVII века в поисках бессмертия"
Тема бессмертия стала предметом обсуждения в литературном салоне: Копия высказала несколько суждений, которые могли быть поняты как отрицание бессмертия души – принципа одинаково важного как для христиан, так и для иудеев.
Совместно с Итальянским Институтом Культуры в Москве проект “Эшколот” провел шестую лекцию из цикла «Культура евреев Италии». Речь на ней шла о самом знаменитом еврейском поэте начала XVII века – Сарре Копии Сулам (ум. 1641), которая создала Манифест о бессмертии души.
Известно, что ее интерес к этому вопросу заходил куда дальше Манифеста и касался поисков собственного бессмертия. Так тема бессмертия стала предметом обсуждения в литературном салоне, который Копия собирала в своем доме в Венецианском гетто в 1618 г. Судя по всему, Копия высказала несколько суждений, которые могли быть поняты как отрицание бессмертия души – принципа одинаково важного как для христиан, так и для иудеев.
История создания Манифеста
Один из посетителей салона – христианский адвокат, а впоследствии епископ, Балдассаре Бонифаччио – действительно решил, что Сарра Копия Сулам отрицает бессмертие души. «Даже если я в разговоре с вами и упоминала о философских или богословских проблемах», – объясняла она, – «то это не было связано с нетвердостью или нерешительностью в моей вере». Скорее, она сказала это «исключительно из любопытства, чтобы услышать оригинальные и острые суждения в качестве опровержения моих аргументов».
Но подозрительность Бонифаччио лишь возросла, когда в письме к нему она мимоходом заметила, что «материя (тело), составляющая сущностное единство с формой (душой), является вечной», и что «от любого единства, если оно распадается, всегда остается лишь материя». То есть, из двух соединившихся частей – материи и формы, «первая существует вечно, а вторая исчезает», а «Творец не создал бы людей по природе бессмертными, если бы Он намеревался сохранить их таковыми». «Если бы бессмертие, дарованное первым людям, было бы сохранено, как бы могло продолжаться их размножение?» – спрашивала она.
Копия никогда не объясняла, что ее утверждения предназначались в качестве «затравки» для дискуссии; или то, что единство тела и души сохранялось лишь при жизни человека; или что под бессмертным человеком, о котором она говорила, имелся в виду человеческий род, сохраняющий себя из поколения в поколение.
Как бы то ни было, Бонифаччио нашел достаточно поводов для того, чтобы написать пространный Дискурс, в котором он привлек все классические аргументы, чтобы обвинить Копию в отрицании бессмертия души. Через месяц после публикации Дискурса Бонифаччио Копия обнародовала свой Манифест и невольно оказалась в центре самых жарких философских споров своего времени.
Осознавая серьезность предмета, она писала в начале Манифеста: «Бессмертие? Это самый сложный и неподатливый вопрос во всей философии». Манифест стал ее единственным опубликованным сочинением, и она с самого начала дала понять, что написала его «не для того, чтобы добиться славы, а лишь для того, чтобы защититься от ложных обвинений, брошенных в мой адрес сеньором Балдассаре Бонифаччио». В каком-то смысле, нам стоит благодарить судьбу за то, что обстоятельства заставили ее написать Манифест, ибо ее произведение являет нам уникальный памятник культуры евреев Италии.
Главный критик Копии Бонифаччио утверждал, что Копия больше заботится о собственной славе, чем о бессмертии души: «Если вы, сеньора, не желали бы посмертной славы и не верили, что вам будет до нее дело в жизни иной, вы бы не приложили столько усилий для увековечивания вашего достойного имени в бессмертных творениях вашего божественного ума».
Возможно, в этом он был прав, ведь Копия сама признавалась: «Если мне позволено надеяться на спасение и загробную жизнь, то лишь через творения моего разума, которыми я оказалась щедро одарена, так что мое имя не умрет благодаря им». Дальнейшее рассуждение делится на четыре части: идея бессмертия будет рассмотрена в связи с биографией Копии; в связи с ее поэзией; в связи с различными ее портретами; и, наконец, в связи с одним современным ей музыкальным произведением.
Идея бессмертия в связи с биографией Копии
Копия посвятила Манифест своему отцу, Симону Копия, через пятнадцать лет после его смерти, в знак неизменной любви и уважения. «Тебе я хотела преподнести этот скромный дар, да, тебе, самой возлюбленной душе, проснувшейся от пребывания в тесном единении (материи и формы, души и тела), благодаря которому я была порождена в этом мире; тебе, говорю я, самому верному родителю, хоть и сбросившему эфемерное покрывало (тела), но пребывающему среди живых духов на веки вечные».
Однако, для этого посвящения могла быть и другая причина: Копия и ее сестра были единственными детьми Симона Копия. Она знала, что ее отец мечтал о сыне, который бы продолжил родовое имя, «это то, что ты так страстно надеялся увидеть в этой жизни». То, что она была дочерью, омрачало ее сознание, и она всячески старалась доказать отцу, что «привести в мир женщину будет не менее ценно для тебя, для сохранения твоего имени, чем привести в мир мужчину». Она надеялась, что, взирая с небес, он возрадуется «той небольшой известности, которую обрело мое имя», и в качестве компенсации за отсутствие сыновей, он будет гордиться ее достижениями.
Любопытным образом, та же самая проблема, которая волновала Копию в отношениях с отцом, отсутствие наследников по мужской линии, повторилась в ее браке с Яковом Суламом: она не родила сыновей для продолжения рода своего мужа. У них в 1615 г. родилась дочь, умершая в возрасте десяти месяцев. В мае 1618 г. у Копии случился выкидыш, после которого детей у нее, судя по всему, не было.
Как с отцом, так и с мужем: она стремилась всеми силами доказать своими сочинениями в поэзии и прозе, интенсивной интеллектуальной жизнью и обсуждением литературных, религиозных и философских вопросов, что она достойна уважения. Копия не готова была допустить пятна на своей репутации. Поэтому, когда Бонифаччио ее публично обвинил в отрицании бессмертия души, она восприняла это как угрозу своему доброму имени. Она отреагировала незамедлительно, чтобы исключить любые сомнения.
Чтобы читатели не подумали, что она пишет Манифест на такую ученую тему из тщеславия, она разъяснила, что ее единственной целью было опровергнуть несправедливые обвинения со стороны Бонифаччио. «Мне было не выгодно, чтобы много времени и слухов прошло между обвинением и защитой, тогда мне пришлось бы исправлять гораздо более серьезный ущерб». Ущерб, которого она опасалась, касался не только ее репутации среди знакомых христиан, но и ее положения в еврейской общине, члены которой и так были не большими поклонниками жены Якова Сулама, позволявшей себе быть «не такой, как все».
Ее положение в общине было рискованным – надо не забывать, что как раз в эти годы Уриэль да Коста был изгнан из еврейской общин Амстердама за то, что считал бессмертие души принципом, не подтвержденным авторитетом Библии. Вероятно, злые языки уже принялись за дело, так что Копия «в спешке была вынуждена сочинить и опубликовать» свой Манифест.
У Копии, однако, был проблемы и в собственном доме. Поэт Нумидио Палуцци, которого она выбрала в качестве редактора своих итальянских стихов и писем, вместе со своим лучшим другом Александром Берарделли, пользовавшимся, как и Палуцци, щедрым покровительством Копии, вступили в сговор с другими домочадцами – прачкой, сыновьями прачки, мужем прачки и кухаркой, с целью присвоить себе имущество Копии и ее мужа. Постепенно из дома стали пропадать вещи. Они «лишили еврейку ее привычной роскоши… умыкнули драгоценности, похитили золотое блюдо, опустошили сундуки, вскрыли ларцы и украли деньги… Они утащили с кухни куриц, соскребли мясо с вертела и вылизали кастрюли… Они смылись вместе с парой простыней и парой нижнего белья ее мужа. Их даже не смутило то, что они были не очень свежими!» Обнаружив кражу, Копия заявила на преступников властям. В качестве мести Палуцци и Берарделли стали сочинять о ней скабрезные памфлеты, называя их Сареиды («Сатиры о Сарре»). Они их печатали, а затем зачитывали и распространяли в общественных местах, в том числе в гетто. Понятно, почему Копия так дорожила своей репутацией.
Идея бессмертия в связи с поэзией Копии
Примечательно, как часто идея загробной жизни встречается в сонетах Копии, которых до нас дошло всего четырнадцать. Даже без Манифеста, только основываясь на стихотворениях, можно было бы утверждать, что Копия верила в бессмертие души, или по меньшей мере страстно желала личного бессмертия.
Копия говорит о «звездах небесных» и «эмпиреях», о том, как «на небесах» душа «удостаивается славы» за достойно прожитую жизнь («Если добродетель открывает небесные врата, я надеюсь войти в них с ликованием»); о «душах в высших мирах»; об их «счастливом бытии»; о «блаженных обитателях» высших сфер; о «горнем стремлении»; и о непреходящей славе («ни жар, ни хлад ей не помеха»).
В каком-то смысле, Копия считала, что благодаря своей поэзии она сможет «вырваться из рук смерти благодаря заступничеству Муз… и мощной поступью войти в вечный чертог». Эти слова возможно говорят больше о ее жажде славы, чем об интересе к теме бессмертия. Можно сказать, что мирская слава важна при жизни, но имеет мало отношения к бессмертию как таковому. Или же, наоборот, что бессмертие важно в загробной жизни, но имеет мало отношения к мирской славе.
Только написав Манифест, Копия обратилась к теме бессмертия как такового. Частью Манифеста стал «сонет к душе человека», первый катрен которого содержит обращение к душе как к «божественной». Во втором катрене Копия упоминает разум, приравнивая его к душе в качестве anima razionale – разумной души.
Идея бессмертия в связи с портретами Копии
После автора остаются иногда не только тексты, но и портреты. Микеланджело в одном из сонетов к Витториа Колонне писал, что «из идеи, вдохновившей скульптора на воплощение формы и черт, он лепит простую «первотворную» глиняную модель», а затем «ваяет вторую из мрамора, чтобы придать идее такую красоту, которая бы гарантировала ей бессмертие».
В иудаизме есть ограничение на репрезентацию («Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу», Исход 20:4). Однако, Копию это не останавливало: она твердо решила заказать свой портрет, очевидно в качестве еще одной попытки обеспечить себе посмертное существование.
У нас есть сведения о трех портретах: один был выполнен неизвестным венецианским мастером в 1620 г.; другой – Александром Берарделли, упомянутым выше в качестве сообщника Палуцци, в 1622 г.; и еще один – генуэзским художником Бернардо Кастелло (ум. 1629), тоже в 1622.
История третьего портрета особенно интересна. Копия хотела, чтобы Кастелло нарисовал ее портрет по образцу первого. Для этого она отправила свой первый портрет своему христианскому корреспонденту в Генуе Ансальдо Чеба для передачи Кастелло (последние двое были близкими друзьями). Несмотря на то, что ни один из трех портретов до сих пор не был обнаружен, Карла Боккато, важнейший исследователь биографии Сарры Копии, убедительно доказала, что третий портрет – это копия с первого, выполненная сыном Кастелло Валерио, и таким образом, довела число портертов до четырех.
Предполагаемая копия была опубликована в каталоге живописных произведений Валерио. Вместе с портретом Копия отправила Чеба сонет собственного сочинения. В строках этого сонета cохранилось описание ее изображения.
Чтобы понять поэтическую образность и описание картины, необходимо помнить, что переписка между иудейкой Копией и христианином Чеба часто приобретала характер jeu d’amours: Копия играла роль восхищенного поклонника сочинений Чеба, особенно его эпической поэмы о Царице Эсфирь, ставшей поводом для начала переписки, а Чеба играл роль не менее восхищенного обожателя души Копии, которую он надеялся увлечь в лоно христианства.
Идея бессмертия в связи со стихотворением, положенным на музыку
Вера Копии в бессмертие души подтверждается, довольно неожиданно, стихотворением, положенным на музыку крупнейшим еврейским композитором начала XVII века Саламоном Росси (ум. 1628).
К составлению единственного в своем роде сборника полифонических произведений на еврейские тексты «Песни Соломона» (1623) помимо Росси оказались причастны Сарра Копия и венецианский раввин Леон Модена (ум. 1648). Помимо того, что «Песни» стали первым печатным сборником такого рода, они заканчиваются свадебным гимном Якова Сегре, раввина и литератора из Казале Монферрато.
Гимн, вероятно написанный по заказу Модены, воспевает бракосочетание сестры Копии Дианы (Стеллы, или Рахили) с сыном мантуанского музыканта и танцора Исакино Массарано. В этом уникальном музыкальном сочинении, исключительном в контексте утверждения принципа бессмертия души, Росси встречается с Копией.
Хотя ни Росси, ни Копия не нуждались в свадебном гимне, чтобы обеспечить себе бессмертие, они вошли в вечность благодаря своим сочинениям. И этот гимн являет нам дополнительную сторону исканий Копии, связанную с «увековечиванием» как главным мотивом ее жизни и творчества.
Известно, что ее интерес к этому вопросу заходил куда дальше Манифеста и касался поисков собственного бессмертия. Так тема бессмертия стала предметом обсуждения в литературном салоне, который Копия собирала в своем доме в Венецианском гетто в 1618 г. Судя по всему, Копия высказала несколько суждений, которые могли быть поняты как отрицание бессмертия души – принципа одинаково важного как для христиан, так и для иудеев.
История создания Манифеста
Один из посетителей салона – христианский адвокат, а впоследствии епископ, Балдассаре Бонифаччио – действительно решил, что Сарра Копия Сулам отрицает бессмертие души. «Даже если я в разговоре с вами и упоминала о философских или богословских проблемах», – объясняла она, – «то это не было связано с нетвердостью или нерешительностью в моей вере». Скорее, она сказала это «исключительно из любопытства, чтобы услышать оригинальные и острые суждения в качестве опровержения моих аргументов».
Но подозрительность Бонифаччио лишь возросла, когда в письме к нему она мимоходом заметила, что «материя (тело), составляющая сущностное единство с формой (душой), является вечной», и что «от любого единства, если оно распадается, всегда остается лишь материя». То есть, из двух соединившихся частей – материи и формы, «первая существует вечно, а вторая исчезает», а «Творец не создал бы людей по природе бессмертными, если бы Он намеревался сохранить их таковыми». «Если бы бессмертие, дарованное первым людям, было бы сохранено, как бы могло продолжаться их размножение?» – спрашивала она.
Копия никогда не объясняла, что ее утверждения предназначались в качестве «затравки» для дискуссии; или то, что единство тела и души сохранялось лишь при жизни человека; или что под бессмертным человеком, о котором она говорила, имелся в виду человеческий род, сохраняющий себя из поколения в поколение.
Как бы то ни было, Бонифаччио нашел достаточно поводов для того, чтобы написать пространный Дискурс, в котором он привлек все классические аргументы, чтобы обвинить Копию в отрицании бессмертия души. Через месяц после публикации Дискурса Бонифаччио Копия обнародовала свой Манифест и невольно оказалась в центре самых жарких философских споров своего времени.
Осознавая серьезность предмета, она писала в начале Манифеста: «Бессмертие? Это самый сложный и неподатливый вопрос во всей философии». Манифест стал ее единственным опубликованным сочинением, и она с самого начала дала понять, что написала его «не для того, чтобы добиться славы, а лишь для того, чтобы защититься от ложных обвинений, брошенных в мой адрес сеньором Балдассаре Бонифаччио». В каком-то смысле, нам стоит благодарить судьбу за то, что обстоятельства заставили ее написать Манифест, ибо ее произведение являет нам уникальный памятник культуры евреев Италии.
Главный критик Копии Бонифаччио утверждал, что Копия больше заботится о собственной славе, чем о бессмертии души: «Если вы, сеньора, не желали бы посмертной славы и не верили, что вам будет до нее дело в жизни иной, вы бы не приложили столько усилий для увековечивания вашего достойного имени в бессмертных творениях вашего божественного ума».
Возможно, в этом он был прав, ведь Копия сама признавалась: «Если мне позволено надеяться на спасение и загробную жизнь, то лишь через творения моего разума, которыми я оказалась щедро одарена, так что мое имя не умрет благодаря им». Дальнейшее рассуждение делится на четыре части: идея бессмертия будет рассмотрена в связи с биографией Копии; в связи с ее поэзией; в связи с различными ее портретами; и, наконец, в связи с одним современным ей музыкальным произведением.
Идея бессмертия в связи с биографией Копии
Копия посвятила Манифест своему отцу, Симону Копия, через пятнадцать лет после его смерти, в знак неизменной любви и уважения. «Тебе я хотела преподнести этот скромный дар, да, тебе, самой возлюбленной душе, проснувшейся от пребывания в тесном единении (материи и формы, души и тела), благодаря которому я была порождена в этом мире; тебе, говорю я, самому верному родителю, хоть и сбросившему эфемерное покрывало (тела), но пребывающему среди живых духов на веки вечные».
Однако, для этого посвящения могла быть и другая причина: Копия и ее сестра были единственными детьми Симона Копия. Она знала, что ее отец мечтал о сыне, который бы продолжил родовое имя, «это то, что ты так страстно надеялся увидеть в этой жизни». То, что она была дочерью, омрачало ее сознание, и она всячески старалась доказать отцу, что «привести в мир женщину будет не менее ценно для тебя, для сохранения твоего имени, чем привести в мир мужчину». Она надеялась, что, взирая с небес, он возрадуется «той небольшой известности, которую обрело мое имя», и в качестве компенсации за отсутствие сыновей, он будет гордиться ее достижениями.
Любопытным образом, та же самая проблема, которая волновала Копию в отношениях с отцом, отсутствие наследников по мужской линии, повторилась в ее браке с Яковом Суламом: она не родила сыновей для продолжения рода своего мужа. У них в 1615 г. родилась дочь, умершая в возрасте десяти месяцев. В мае 1618 г. у Копии случился выкидыш, после которого детей у нее, судя по всему, не было.
Как с отцом, так и с мужем: она стремилась всеми силами доказать своими сочинениями в поэзии и прозе, интенсивной интеллектуальной жизнью и обсуждением литературных, религиозных и философских вопросов, что она достойна уважения. Копия не готова была допустить пятна на своей репутации. Поэтому, когда Бонифаччио ее публично обвинил в отрицании бессмертия души, она восприняла это как угрозу своему доброму имени. Она отреагировала незамедлительно, чтобы исключить любые сомнения.
Чтобы читатели не подумали, что она пишет Манифест на такую ученую тему из тщеславия, она разъяснила, что ее единственной целью было опровергнуть несправедливые обвинения со стороны Бонифаччио. «Мне было не выгодно, чтобы много времени и слухов прошло между обвинением и защитой, тогда мне пришлось бы исправлять гораздо более серьезный ущерб». Ущерб, которого она опасалась, касался не только ее репутации среди знакомых христиан, но и ее положения в еврейской общине, члены которой и так были не большими поклонниками жены Якова Сулама, позволявшей себе быть «не такой, как все».
Ее положение в общине было рискованным – надо не забывать, что как раз в эти годы Уриэль да Коста был изгнан из еврейской общин Амстердама за то, что считал бессмертие души принципом, не подтвержденным авторитетом Библии. Вероятно, злые языки уже принялись за дело, так что Копия «в спешке была вынуждена сочинить и опубликовать» свой Манифест.
У Копии, однако, был проблемы и в собственном доме. Поэт Нумидио Палуцци, которого она выбрала в качестве редактора своих итальянских стихов и писем, вместе со своим лучшим другом Александром Берарделли, пользовавшимся, как и Палуцци, щедрым покровительством Копии, вступили в сговор с другими домочадцами – прачкой, сыновьями прачки, мужем прачки и кухаркой, с целью присвоить себе имущество Копии и ее мужа. Постепенно из дома стали пропадать вещи. Они «лишили еврейку ее привычной роскоши… умыкнули драгоценности, похитили золотое блюдо, опустошили сундуки, вскрыли ларцы и украли деньги… Они утащили с кухни куриц, соскребли мясо с вертела и вылизали кастрюли… Они смылись вместе с парой простыней и парой нижнего белья ее мужа. Их даже не смутило то, что они были не очень свежими!» Обнаружив кражу, Копия заявила на преступников властям. В качестве мести Палуцци и Берарделли стали сочинять о ней скабрезные памфлеты, называя их Сареиды («Сатиры о Сарре»). Они их печатали, а затем зачитывали и распространяли в общественных местах, в том числе в гетто. Понятно, почему Копия так дорожила своей репутацией.
Идея бессмертия в связи с поэзией Копии
Примечательно, как часто идея загробной жизни встречается в сонетах Копии, которых до нас дошло всего четырнадцать. Даже без Манифеста, только основываясь на стихотворениях, можно было бы утверждать, что Копия верила в бессмертие души, или по меньшей мере страстно желала личного бессмертия.
Копия говорит о «звездах небесных» и «эмпиреях», о том, как «на небесах» душа «удостаивается славы» за достойно прожитую жизнь («Если добродетель открывает небесные врата, я надеюсь войти в них с ликованием»); о «душах в высших мирах»; об их «счастливом бытии»; о «блаженных обитателях» высших сфер; о «горнем стремлении»; и о непреходящей славе («ни жар, ни хлад ей не помеха»).
В каком-то смысле, Копия считала, что благодаря своей поэзии она сможет «вырваться из рук смерти благодаря заступничеству Муз… и мощной поступью войти в вечный чертог». Эти слова возможно говорят больше о ее жажде славы, чем об интересе к теме бессмертия. Можно сказать, что мирская слава важна при жизни, но имеет мало отношения к бессмертию как таковому. Или же, наоборот, что бессмертие важно в загробной жизни, но имеет мало отношения к мирской славе.
Только написав Манифест, Копия обратилась к теме бессмертия как такового. Частью Манифеста стал «сонет к душе человека», первый катрен которого содержит обращение к душе как к «божественной». Во втором катрене Копия упоминает разум, приравнивая его к душе в качестве anima razionale – разумной души.
Идея бессмертия в связи с портретами Копии
После автора остаются иногда не только тексты, но и портреты. Микеланджело в одном из сонетов к Витториа Колонне писал, что «из идеи, вдохновившей скульптора на воплощение формы и черт, он лепит простую «первотворную» глиняную модель», а затем «ваяет вторую из мрамора, чтобы придать идее такую красоту, которая бы гарантировала ей бессмертие».
В иудаизме есть ограничение на репрезентацию («Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу», Исход 20:4). Однако, Копию это не останавливало: она твердо решила заказать свой портрет, очевидно в качестве еще одной попытки обеспечить себе посмертное существование.
У нас есть сведения о трех портретах: один был выполнен неизвестным венецианским мастером в 1620 г.; другой – Александром Берарделли, упомянутым выше в качестве сообщника Палуцци, в 1622 г.; и еще один – генуэзским художником Бернардо Кастелло (ум. 1629), тоже в 1622.
История третьего портрета особенно интересна. Копия хотела, чтобы Кастелло нарисовал ее портрет по образцу первого. Для этого она отправила свой первый портрет своему христианскому корреспонденту в Генуе Ансальдо Чеба для передачи Кастелло (последние двое были близкими друзьями). Несмотря на то, что ни один из трех портретов до сих пор не был обнаружен, Карла Боккато, важнейший исследователь биографии Сарры Копии, убедительно доказала, что третий портрет – это копия с первого, выполненная сыном Кастелло Валерио, и таким образом, довела число портертов до четырех.
Предполагаемая копия была опубликована в каталоге живописных произведений Валерио. Вместе с портретом Копия отправила Чеба сонет собственного сочинения. В строках этого сонета cохранилось описание ее изображения.
Чтобы понять поэтическую образность и описание картины, необходимо помнить, что переписка между иудейкой Копией и христианином Чеба часто приобретала характер jeu d’amours: Копия играла роль восхищенного поклонника сочинений Чеба, особенно его эпической поэмы о Царице Эсфирь, ставшей поводом для начала переписки, а Чеба играл роль не менее восхищенного обожателя души Копии, которую он надеялся увлечь в лоно христианства.
Идея бессмертия в связи со стихотворением, положенным на музыку
Вера Копии в бессмертие души подтверждается, довольно неожиданно, стихотворением, положенным на музыку крупнейшим еврейским композитором начала XVII века Саламоном Росси (ум. 1628).
К составлению единственного в своем роде сборника полифонических произведений на еврейские тексты «Песни Соломона» (1623) помимо Росси оказались причастны Сарра Копия и венецианский раввин Леон Модена (ум. 1648). Помимо того, что «Песни» стали первым печатным сборником такого рода, они заканчиваются свадебным гимном Якова Сегре, раввина и литератора из Казале Монферрато.
Гимн, вероятно написанный по заказу Модены, воспевает бракосочетание сестры Копии Дианы (Стеллы, или Рахили) с сыном мантуанского музыканта и танцора Исакино Массарано. В этом уникальном музыкальном сочинении, исключительном в контексте утверждения принципа бессмертия души, Росси встречается с Копией.
Хотя ни Росси, ни Копия не нуждались в свадебном гимне, чтобы обеспечить себе бессмертие, они вошли в вечность благодаря своим сочинениям. И этот гимн являет нам дополнительную сторону исканий Копии, связанную с «увековечиванием» как главным мотивом ее жизни и творчества.